Туристическая компания Утро-тур

ольшой чаши с хрустальной и чистой водой, только речка в логу между гор пробивалась. С косогоров бежали ручьи, но тут же в земле прятались… На берегу реки землянка стояла, в горе на отшибе. Жил в землянке рыбак-охотник старик Абдрахмат вместе с дочкой своей — красавицей Саймой. Полевым цветком Сайма росла. Рано утром она просыпалась. Студеной водой умывалась. Варила уху, диким медом лакомилась и за работу бралась. Верстах же в десяти от избы, на высокой скале у реки, каменный дворец возвышался. Белым мрамором был выложен он. В окнах слюда мерцала. Вокруг дворца стража стояла. От заката и до восхода дворец охраняла. Жил во дворце старый жестокий мурза — верный слуга хана — Карым. Большие богатства он имел, на много верст кругом его земли лежали. В горах рабы самоцветы искали. Верстах в тридцати от Карымова дворца дорога проходила. Новгородские гости шли по этой дороге. В теплые страны они свои товары продавали. Обратно разные ткани, шелка и вина везли. Не раз Карым с ватагой своих воинов и слуг на купцов нападал, все их богатства отбирал. Боялись люди Карыма, шайтаном его называли. Страх он на всех нагонял своим видом. На себя работать заставлял. Был он высокого роста, с маленькой головой и глазами удава. Без блеска, зеленые, они не мигали, а холодом обдавали. Никогда никого не жалел Карым. Не знало его змеиное сердце страданий людских, счастья матерей, радостей юности мятежной. И вот однажды Карым заскучал, надоели ему богатства и жены, кони и редкие вина… Узнал сам хан про Карымову грусть. Велел подарок ему снарядить, как говорят, для утешения и развлечения. Знал хан цену Карыму, верным псом служил Карым хану. Хитрый хан догадался, чем можно змею отогреть. Не золота и самоцветных камней надо было Карыму. Не табунов лошадей — степных скакунов самых проворных. Надо было Карыму в сердце огонь развести, чтоб забилось оно сильней. А что больше песни сердца людей согревает? Приказал хан мурзам своим выбрать из полоненных с вольных степей ковыльных морей певцов самых отменных. Пал ханский выбор на двух гусляров-певцов, Петро и Грицько, да на девушку Алену. Одной тяжелой цепью всех их связали и отправили во дворец к Карыму. Было это весной. Трава в полях зеленела, весеннее небо голубело. С гор бежали ручьи, птицы пели в лесах. Оттого пуще прежнего злился Карым, злобой кипел, тоской исходил. Как-то раз сидел Карым, как шайтан, окруженный стражей. Вдруг раскрылись дворцовые двери, вошел посланец самого хана. Оживился Карым. Ханский подарок велел принять. Сняли карымовы слуги цепи с полоненных. Тут же дали им гусли и заставили петь, хотя певцы от усталости с ног валились. На мягких подушках расселись жены Карыма, под балдахином из золотой парчи разлеглись ханские гости. Первым ударил по струнам Петро, запел за ним красавец Грицько, а за ним соловьем залилась Алена, хотя слеза у нее с песней мешалась. Доволен остался ханским подарком Карым. С большими дарами послов он отпустил, а потом часто стал слушать русскую песню, что широкой волной неслась по горам и лесам. Нелегко было жить полоненным в неволе. Тоска и злоба на Карыма им сердца жгла. Больше всех сохла Алена… Оттого, видать, нет-нет, да и прибежит к Сайме она. Верность в дружбе у Саймы почуяла девка. Научила Алена подругу про волю песни петь, недругов-визирей ненавидеть. Да что и говорить. Не девка Алена была, а сам жемчуг накатный иль алмаз голубой. Высокая, статная, с гордой осанкой и тяжелой русой косой. Не болтлива, степенна, а когда говорила, то будто слово каждое дарила. — Не по времени ты, Алена, на свет родилась. Тебе бы парнем быть, атаманом ватажным, на лихом коне скакать, с матушки-земли врагов гнать, — говорили ей не раз Петро и Грицько, а она им в шутку отвечала: < — Бой красен мужеством, а приятель — дружеством. Что бы я делала одна — без вашей подмоги? Когда же Карым отпускал Петро и Грицько за ворота дворца на дальние горы поглядеть, вольным ветром освежить себя, приходили друзья к избе Абдрахмата. Садились возле реки и пели печальные песни. Пели они про чудесные бескрайние степи, про ясное солнце и дальний курган. Про любовь, как жар-птицу, что в сердца людей залетает и к свободе зовет. Один раз, когда все кругом уснуло, ночь пришла в леса и горы, замигала дальняя звезда, сидели все четверо у костра, пригорюнившись. Не пелось друзьям в ту ночь. Устали шибко на работе. В горах били руду, самоцветы искали, в студеной воде стояли. Не спалось в ту ночь и Карыму. Душно было кругом. Над горами где-то далеко небо молниями озарялось. Пошел Карым со стражей своей на берег реки, людской разговор услыхав… Подошел. Не успел Грицько ветку в костер бросить, как отблеск от огня заиграл на клинках карымовой стражи. От злости согнулся Карым. Змеей зашипел на полоненных. За то, что без спроса ушли они, да еще ночью, без карымовой воли. Приказал он всех четверых на цепь посадить в подземелье. Хотел он плетью Алену стегнуть, но вдруг плеть сама опустилась в руке Карыма. Замер на месте он, как бывает с удавом, если его кто заворожит. Не смог больше Карым плеть поднять, глаз отвести. Подошел он ближе и увидел перед собой Сайму. Ее черные кудри вокруг лица волной лежали, взгляд злобой горел. Распрямился Карым, крикнул слуг, но потерял он силу свою. Усмирила Сайма змею, но зато на себя большое накликала горе. С той поры лишился покоя вовсе Карым. Чаще стал он заставлять петь полоненных. А потом как-то раз в дальней горе напали на Сайму карымовы слуги. Билась, кричала она. Отца Абдрахмата звала. Да разве в горах дозовешься? Притащили слуги почти мертвой ее во дворец и женам Карыма отдали. Обрядили жены ее в белый атласный бешмет. В отороченную соболем шапку кудри спрятали. На ножки атласные сапожки надели, шею монистом драгоценным украсили и повели к Карыму. На пушистых коврах сидел Карым, ожидая Сайму. Вокруг него визири стояли. Ввели Сайму. Будто звезда с неба опустилась и, как говорят, девицей оборотилась. Вскочил с ковров Карым, кинулся к Сайме и только было хотел ее схватить, как раздался топот копыт. Не успели визири и Карым к окнам подойти — ханские гости входили в двери. Будто дождем смыло карымовых жен. Вышли и слуги. Подал Карыму посол грамоту хана. Начал он беседу с послами. А потом — не успели в небе звезды погаснуть и утренняя заря над горами подняться — загремели ворота и мост. Карым помчался в набеги. Только пыль улеглась на дороге после Карымова войска, как у ворот дворца вопль раздался. Кричал старик Абдрахмат: — Отдайте мне мою Сайму. Верните рыбку мою. Будь проклят Карым-шайтан! Схватили визири старика, связали ему руки, в темницу бросили. А за ним и Алену. За то, что хотела заступиться за старика. День и ночь плакала Сайма. Не хотела с неволей мириться она. Видать, сумела Алена подруге в сердце такие силы вложить, что непокорность у Саймы в сердце огнем разгоралась. Не без причины народ легенду сложил, а дальше в ней так говорится. Как-то раз после работы возле балагана в лесу на елане собрались дружки Петро и Грицько. Разговор завели. Все знали, отчего скудался Грицько. А больше других об этом знали Ефим да Микола Замора, тоже полоненные. Сроду молчал Ефим — недаром Немтырем прозывался; зато его дружок Микола Замора без умолку говорил, его часто никто и не слушал. Давно это было, трудно сказать, с чего подошли, только известно одно, будто начал Микола Замора, а кончил Немтырь: «Доколе мы будем терпеть змея Карыма!». И тут же порешили: выбрать Грицько атаманом. Полюбили люди его, поверили в его богатырскую силу. Добрые советы Грицько всем давал, на работе людям помогал, за рабов заступался. А главное — умел в чужом сердце самое светлое отыскать. Сроду не боялась Карымова стража полоненных, а как с Грицько встречалась — стороной обходила. За Карыма во дворце остался его брат — мурза Наган-Старый. Не знал Наган, что недалеко от дворца кузница появилась, а в ней клинки и сабли ковались. И вот пока люди про запас сабли, луки да стрелы готовили, время, как пряха, свою бесконечную нить плело. Весна уже давно ушла, миновало и лето, реже по ночам стали зарницы играть, небо темней и синей стало. Птицы в дальний путь собрались, желтый янтарь вершинки берез и осин разукрасил. Не успели последние грозы отгреметь, первые заморозки ударить, поднялась пыль столбом. Карым воротился из набега. Много земель он разорил, немало богатств всяких награбил, но самую большую драгоценность привез — жемчужину черную… Не зря ее хан Карыму дарил — говорит, черный цвет змею укрощает. Думал хан, что будет Карым глядеть на нее, злую тоску смирять… Только солнце за горы — велел Карым во дворце огни зажечь. Запылали огни факелов, закипели бараны в чанах, засверкало вино в древних чашах. Всех визирей приказал Карым собрать, жен привести в большой зал. Полоненных во дворе согнать. Шел пир своей чередой. Звон бубнов, крики толпы стены дворца сотрясали. Словно шаман с ведьмой свадьбу справлял. А Грицько о ту пору с воинами шел, у ворот уже бой завязался. Не успел тревожный сигнал часовых затихнуть в горах, как Грицько с друзьями стал дорогу к подземелью расчищать, чтобы Абдрахмата и Алену спасти. А в зале Карым пировал. Рев, гул толпы — воинов Грицько — принял Карым за ликование своих слуг в знак его возвращения. Хлопнул Карым в ладоши, согнулись перед ним два визиря: велел Карым Сайму привести. Ввели Сайму. А она была красивей Юлдус Туште — звезды, упавшей с неба. Схватил Карым золотую цепь, на которой черная жемчужина красовалась, кинулся к Сайме и приказал ей жемчуг на шею надеть. Тихонько Сайма жемчужину на ладонь положила, взглянула на нее, и большая слеза на глаз ей накатилась. Первая пала на грудь, а вторая — прямо на черную жемчужину. Застыли все. Смолкли крики кругом: в руке у Саймы жемчужина свой цвет менять стала, засияла, голубой волной отливая. Словно знала Сайма волшебную силу жемчужины черной: если она станет голубеть, то все родники в земле откроются — такая молва в народе жила. Подбежала Сайма к окну, растворила его и кинула Карымов подарок вниз, где речка журчала, с камнями играя. Кинула Сайма жемчуг и бросилась к двери, чтобы сбежать от Карыма… Враз будто черные стены дворца раздвинулись. Вольный ветер ворвался. Крик, гул, шум толпы… А вода в реке все прибывала, долину собой заполняя. Раздался снова гул. Раскололся дворец. В испуге кричали люди. Заметались в испуге гости. В зал же в это время ворвался Грицько с войском. Рядом с ним Алена бежала. Разгадал замысел полонян Карым, схватил кинжал, бросился за Саймой, но Алена закрыла подругу собой и тут же упала… А река уж горным потоком кипела, на берег кидалась. Наутро как в землю провалился Карымов дворец вместе с Карымом, его визирями и женами, только плеть одна на волне колыхалась. Не осталось в живых и никого из полонян. Всех унес горный поток за собой… И с тех пор там, где когда-то речка бежала, дворец Карыма стоял, — озеро с прозрачной, будто хрусталь, водой засияло. Народ это озеро с той поры стал называть Увильды — Голубая жемчужина, а деревню, что возле озера родилась, и по сей день называют Сайма.

торговый дом. Большой каменный дом Злоказовых стоял на Офицерской улице (ныне Пролетарская), располагал вместительными амбарами, многочисленными пристройками и крепкими воротами. Дети Федора Алексеевича — два сына и две дочери — учились в гимназии.
Среди воротил екатеринбургского бизнеса в это время выделялось еще одно имя, может быть не столь знаменитое, но достаточно состоятельное. Екатеринбургский купец 1-й гильдии, предприниматель Генрих Борисович Перетц владел крупнейшей на Урале фабрикой белья, пуха и конфекциона. Его продукция сбывалась во всех крупных городах и на знаменитых ярмарках Урала и Сибири, а среди покупателей была даже великая княгиня Елизавета Федоровна. Пухоочистительная фабрика Перетца располагалась на углу улицы Коковинской и Главного проспекта (ул. Шейнкмана, 31), а дом и магазин — на Главном проспекте (пр. Ленина, 7).
Дом Перетц
Интересы предпринимателей столкнулись, когда обнаружилось, что Магдалина, одна из дочерей Злоказова, и младший сын Перетца Вильгельм давно и страстно влюблены друг в друга. Дело даже, как писал Ф. Ф. Сыромолотов в своих воспоминаниях, пошло дальше поцелуев. Естественно, ни родители Перетца, ни Злоказовы отношения детей не одобрили и в благословении отказали. Наследнику «бельевого магната» по статусу и иудею по вероисповеданию, дабы жениться на христианке, пришлось бы переходить в православие или лютеранство, а Федор Алексеевич, в свою очередь, модной ныне толерантностью не отличался и принципиально не желал «иметь позора на свою голову — за жида дочь выдавать».
Нежелание родителей несчастных влюбленных породниться предопределило трагический исход истории: юная Магдалина, не выдержав накала шекспировских страстей, отравилась.
Правда, документальных подтверждений самовольной кончины девушки не существует, ибо Злоказовы, опять же во избежание позора, факт суицида скрыли. В некрологе, опубликованном в газете «Уральская жизнь» от 23 августа 1903 года, коротко сообщается, что Федор Алексеевич Злоказов с глубоким прискорбием извещает родных и знакомых о кончине дочери Магдалины Федоровны, похороны которой состоятся в воскресенье в Ново-Тихвинском монастыре…
Вскоре, окончив гимназию, Вильгельм Перетц уехал из отчего дома, куда больше никогда не возвращался. Известно, что он учился за границей и в Казанском университете, стал довольно успешным врачом-акушером. О его семейном положении ничего не сообщается…